История

«Оборотная сторона уральских франков, или Как я рисовала деньги»

Рассказ архитектора Софьи Демидовой об уральских франках.

17 января 2023

В 90-е годы местные власти собирались организовать суверенную Уральскую республику и даже придумали для неё собственную валюту — уральский франк. Дизайном купюр занималась художник и архитектор Софья Демидова. Ниже — её подробный рассказ об этом.

…Вернувшись в 90-м году в Свердловск после долгого отсутствия и ужаснувшись происшедшим в нем переменам, я начала рисовать исчезающий на глазах исторический город и выпустила серию открыток с изображением городских пейзажей.

Возможно, они попались на глаза кому-то из власть предержащих. Во всяком случае, ко мне вскоре обратился молодой предприниматель из окружения губернатора с предложением сделать эскизы новых уральских денег. Заказ показался фантастичным, мало верилось в возможность его реализации, но я согласилась.

Про «уральские франки» — деньги несостоявшейся Уральской республики (была такая сепаратистская идея в начале 90-х) — написано уже достаточно много. Возможно, кому-то будет интересно узнать и о роли художника в этом проекте.

На главной стороне банкнот размещены портреты исторических деятелей, а на обороте — мои рисунки памятников архитектуры уральских и сибирских городов: Екатеринбурга, Перми, Уфы, Тюмени, Златоуста, Невьянска, Тобольска и Воткинска.

Название «уральские франки» ещё не было окончательным. Начала я с эскиза т.н. «именной акции», но скоро задача была сформулирована чётко: сделать 8 городских зарисовок по числу номинаций: 1, 5, 10, 20, 50, 100, 500, 1000 «уральских франков». Срок был жёсткий — 2 недели. Работать пришлось в условиях, близких к экстремальным. В то лето 1991-го года я жила с трёхлетней внучкой на далекой даче в Пермской области.

Бытовых условий в доме почти не было, часто отключали электричество, далеко приходилось ходить за водой, а тут ещё огород, который мы с мужем развели в первый (и последний) раз в жизни, будучи в эйфории от покупки деревенской усадьбы. Всё лето один за другим приезжали друзья, которым требовалось внимание. Поэтому за работу я садилась уже поздно вечером, уложив гостей спать. И работала почти до утра. Конечно, компьютера у меня в ту пору не было: только перо, тушь и бумага. Вглядываясь сейчас в ту двадцатилетнюю даль, вижу: глухое камское село, притихший старый дом, в открытое окно светит луна, под луной блестит река, а я сижу за чртёжной доской и — рисую деньги. Уральские!

Эскизы я сдала в срок и получила вознаграждение — 1,5 или 2 тысячи рублей, сейчас точно не помню. Если учесть, что «франки» были вскоре напечатаны на Пермской фабрике «Госзнак», и немалым тиражом, то оплата моего труда кажется символической. Но я в то время совершенно не представляла себе технологии изготовления денег на фабрике, технических требований к рисунку, стандартов художественного оформления денежных знаков. Узнавать всё это было некогда и не у кого.

Помню, была разочарована, не обнаружив на напечатанных банкнотах своих рамок в стиле «модерн», которые так старательно от руки вырисовывала на каждой купюре. И надписи у меня на эскизах гораздо изящнее — на деньгах шрифт примитивный. Но это мелочи. В целом, могу свидетельствовать, что гравер на фабрике не изменил ни одной линии на моих картинках, только детализировал рисунок зелени и кое-где добавил штриховки.

Но этот очерк не совсем о деньгах, а вернее, не только о них. Удивительным образом с каждым изображенным на банкнотах сюжетом у меня ассоциируются личные жизненные ситуации. С возрастом я почти привыкла к подобным совпадениям, и они меня теперь только радуют, словно кто-то «оттуда» заинтересованно следит за мной и направляет.

И потому я склонна думать, что этот заказ не был таким уж случайным. На купюре достоинством 20 франков изображен, пожалуй, самый известный в мире частный дом — ипатьевский.

В конце 70-х Свердловск начали посещать зарубежные специалисты. Приближался 1978-й — год печального юбилея, 60-летие со дня расстрела царской семьи. Партийная власть опасалась, что эта дата привлечет внимание зарубежных средств массовой информации, и в 1977 году по постановлению Политбюро было принято решение о сносе злополучного дома. В том же году дом был взорван и стёрт с лица земли. Это было форменное варварство, потому что дом был очень красив, эдакие белокаменные палаты. Построенный в конце 80-х годов 19-го века в псевдорусском стиле с элементами модерна, удачно вписанный в крутой рельеф, он безусловно украшал собою Вознесенский проспект.

В детстве я жила в двух шагах от Ипатьевского дома, бегала мимо него в школу, каталась на санках. Дом находился в верхней части Вознесенской горки, и разгон от него вниз был до самого пруда.

Мне исполнилось восемь лет и меня приняли в отряд октябрят, когда я вдруг вообразила, что живущий вместе с нами мой дядя Саша (Александр Тимофеевич Романов) — родственник царя, уцелевший во время казни семьи. И теперь он прячется у нас в доме. Я думала так долго, боялась спросить у родителей и мучилась от своей раздвоенности: дядю я любила, но повесть о Павлике Морозове я к тому времени уже прочитала.

Я бы так не мучилась, если бы знала тогда, что именно мой дядя Саша сопровождал во время Великой Отечественной войны из Ленинграда в Свердловск эрмитажные ценности, и хранились они затем всю войну до 1946-го года в Ипатьевском доме.

Мой отец, страстный фото- и кинолюбитель, в 50-е–60-е годы увлеченно снимал город, Ипатьевский дом — многократно и с разных точек. В начале перестройки в Свердловск приехал небезызвестный кинорежиссёр, задумавший снимать фильм о семье Романовых. Он пытался уговорить местную администрацию восстановить к тому времени уже давно снесённый дом, он-де нужен ему для съемок. Энтузиазма у начальства такое предложение не вызвало.

Режиссёр, узнав, что в нашей семье есть кинокадры исторического дома, пожелал с нами встретиться. Мы с братом подарили ему эти уникальные кадры. К сожалению и удивлению, он ими не воспользовался и пренебрёг таким образом исторической правдой: изображенный в его фильме дом даже отдалённо не напоминает Ипатьевский.

Когда в начале 90-х началась спекулятивная возня вокруг идеи создания «Храма-на-Крови» на месте уничтоженного дома, я, наивная, сделала попытку направить дискуссию в другое русло: написала заметку в «Вечерний Свердловск» с предложением не новый храм сооружать в знак памяти о печальном событии, а восстановить ту часовенку, что была свидетельницей трагедии в июле 1918-го года. Такое решение не нарушило бы масштаба существующей застройки, где доминантой всегда была Вознесенская церковь. Но сколько потом в течение десятка лет было даром потраченных денег и загубленных репутаций, пока на этом месте не появился помпезный храм, сразу превративший старинный ансамбль церкви и Харитоновского дворца в лилипутскую декорацию.

Ипатьевский дом я рисовала много раз, а новоиспеченные уральские бизнесмены охотно покупали мои картинки в качестве сувениров для поездки за рубеж.

Графическое и живописное изображение Ипатьевского дома можно также увидеть в буклете, посвященном церемонии перезахоронения останков царской семьи 17 июля 1998-го года.

Как известно, они были погребены в Петропавловском соборе в Петербурге. Но сначала с уральскими узниками прощался Екатеринбург. Накануне утром в Вознесенской церкви были установлены урны с останками членов семьи и слуг, разделивших их участь. Народом была запружена вся площадь, люди с цветами шли в храм сплошным потоком несколько часов. День был солнечный и жаркий. Но за несколько минут до полудня небо заволокло тучами, и ровно в 12 часов, с первым ударом церковного колокола, разразился страшный ливень. Как раз в этот момент из церкви появилась траурная процессия. Военные, чеканя шаг, несли урны, а вслед за ними шествовали важные чиновники, в том числе — уральский и петербургский губернаторы. Шли медленно, под проливным дождём, без зонтов. Когда подошли к машинам, отъезжающим в аэропорт, и начали в них садиться, дождь прекратился, и через несколько минут снова сияло солнце. Всему этому я была свидетелем. А буклет давно стал раритетным, он был выпущен всего в 500 экземплярах.

В эти же перестроечные годы ещё один уральский дом приобретает широкую известность — дом С. Дягилева в Перми. В 1989-м году там состоялась научная конференция «Сергей Дягилев и художественная культура XIX–XXвв». Впервые в стране была осуществлена такая беспрецедентная по масштабу «выставка-монография», на которую собрали материалы из самых крупных национальных музеев, архивов и библиотек. Тогда, будучи в Перми, я сделала цветной слайд Дягилевского дома и использовала его затем для рисунка на банкноте.

Сейчас в доме музей и культурный центр. А когда-то в пристрое к боковому фасаду дома размещалась Александровская женская гимназия, её в 1914-м году успешно закончила моя тётя Зинаида Афанасьевна Демидова.

Зимой 1918-го, когда Урал заняли белые, здесь помещалась колчаковская комендатура, о чём свидетельствуют обнаруженные на стенах при ремонте здания суровые надписи — цитаты из военных приказов.

В связи с этим уместно, наверное, упомянуть, что комендантом Перми в тот год был назначен Василий Кустов — муж Софьи Матвеевой, двоюродной сестры моего отца. Это обстоятельство спасло жизнь моей бабушки Анастасии Спиридоновны Демидовой. Но прежде надо сказать, что семья Матвеевых, как многие русские семьи во время революции и гражданской войны, раскололась на два лагеря: красных и белых. Глава семьи — пермский адвокат Павел Александрович Матвеев, выпускник Казанского университета, в царское время считался неблагонадёжным, неоднократно бывал в ссылках и детей своих воспитал согласно своим убеждениям.

Три его сына: Владимир, Михаил и Константин с воодушевлением приняли революцию, а дочь Софья, студентка Бестужевских курсов, вышла замуж за молодого офицера Василия Кустова. Он-то и стал комендантом Перми. Братья Матвеевы при наступлении Колчака на Урал покинули Пермь, в доме оставалась лишь моя бабушка с маленьким Алексеем, моим отцом. Именно тогда, разыскивая Матвеевых, в дом ворвались колчаковцы, но увидев на рояле портрет Кустова, своего командира, ретировались. Эту историю рассказывал нам отец, который прятался под этим самым роялем. Во второй половине 19-го года в Пермь вернулись красные, армия Колчака отступила в Сибирь, в Омске у Кустовых родился сын Юрий, мой троюродный брат. Через какое-то время семья вернулась в Пермь, Кустов скрывался, в 30-х годах был арестован и погиб в ГУЛАГе, там же в 40-м погибли Владимир и Константин Матвеевы, а Михаил вернулся из лагеря больным.

Жизнь всех трёх братьев была полна героическими приключениями, особенно старшего Владимира, автора повести «Золотой поезд»;, комиссаром которого он сам и был. Братья успели жениться, у них остались дети.

Семья Матвеевых сегодня многочисленна, потомки их живут в Колумбии, в Испании, в Перми, в Чайковском.

Город Чайковский, названный в честь великого русского композитора, находится в 40 км от Воткинска, где в 1840-м году в семье начальника Камско-Воткинского горного округа — инженера Ильи Петровича Чайковского родился сын Пётр. На тысячефранковой банкноте — портрет композитора, а на обратной стороне изображён дом, в котором он родился и провёл первые восемь лет своей жизни. К сожалению, ксерокопия этого рисунка попорчена, а другой у меня нет. Когда деньги были отпечатаны (в 1991-м году), я попросила заказчика сделать мне ксерокопии на память. Подлинная купюра у меня только одна — 50-франковая, подаренная одним свердловским коллекционером. На ней портрет художника М. Нестерова и фиолетовая неразборчивая печать.

Кажется, эти банкноты частично использовались как талоны для расплаты со служащими некоторых уральских предприятий. На обороте – памятник архитектуры 19-го века — здание уфимской женской гимназии.

Её успешно закончили в свое время сестры Зыряновы.

Судьба их трагична. Как говорила моя бабушка, «сгинули» в революцию. В Уфе я никогда не была, но хорошо представляю по описаниям старших их дом на Бекетовской улице с черёмуховым садом, службами, своим выездом. Анна Ивановна Зырянова (урожденная Демидова), родная сестра моего деда, вышла замуж за уфимского пароходчика. Три их дочери: Ольга, Милиция и Сусанна после окончания гимназии учились в Петрограде на Высших женских курсах. Там их застала Первая мировая война. Окончив дополнительно медицинские курсы, все три сестрицы поступили работать в госпиталь в Федоровском городке, в Царском селе, где ухаживали за ранеными и царские дочки. Известно, что Ольга и Милиция к тому времени уже вышли замуж, Ольга — за офицера. Анну Ивановну, их мать, расстреляли в Уфе красные за то, что она прятала у себя в доме белых офицеров.

Возможно, сёстры, отступая с армией Колчака в Сибирь, оказались, как многие, в Китае, в Манчжурии. Косвенное свидетельство тому я обнаружила в воспоминаниях русской эмигрантки Ольги Ильиной-Лаиль. Она упоминает о своей харбинской подруге Милице, не называя её фамилии, но похоже описывая её внешность.

Впервые в Невьянск я поехала за тем самым портретом, который воспроизведен на пятифранковой банкноте. В 1994-м году в Свердловске состоялась выставка «Фамильные портреты Демидовых». Это была первая на Урале, а может быть, и в стране выставка, инициированная и осуществлённая частным лицом. Сообщаю об этом просто как о факте, который тогда казался беспрецедентным, так привычен ещё был в сознании партийный контроль за любым творческим актом. В начале 90-х имя Демидовых только-только начинало очищаться от многолетних советских клише «угнетателей» и «кровопийц», возникали многочисленные учреждения с одноименным названием: Демидовский фонд, Демидовский институт, Демидовский банк.

Я ни с кем не согласовывала ни тему экспозиции, ни её содержание и художественное оформление, делала выставку так, как считала нужным. Это была, конечно, авантюра — вытащить на свет Божий из музейных подвалов, где они пылились десятки лет, портреты представителей Демидовской династии. История создания выставки полна драматизма. Чего стоила, к примеру, транспортировка на «газике» по скверному шоссе драгоценных музейных бюстов работы итальянских мастеров XIX века. Всю дорогу из Нижнего Тагила до Свердловска я держала у себя на коленях мраморную голову Анатолия Демидова и ежеминутно молилась, чтобы путешествие окончилось благополучно — не разбили, не ограбили бы (по тем временам — обычное дело). А уж как везла в Ленинград, возвращая с выставки, портрет работы Брюллова, рассказать просто не решусь, поскольку это детективная история, а я пишу всего лишь очерк. Впрочем, и очерком это не назовёшь, так — заметки по поводу.

Помню, профессиональные искусствоведы меня упрекали: «Как можно выставлять на всеобщее обозрение неотреставрированные полотна, с которых осыпается краска?» Но меня, дилетанта, эти запреты не смущали, самым важным казалось показать то, что никогда никто не видел: чудные работы крепостных мастеров живописи. Дамочки ворчали, однако предложенную «пищу» охотно поглощали: и студентов своих водили, и сами внимательно изучали. Интересно, сегодня, спустя двадцать лет, эти портреты восстановлены или по-прежнему пылятся в запасниках?

Выставка просуществовала в Литературном квартале Екатеринбурга два месяца и её посетили тысячи людей. Это была своеобразная реклама Демидовскому банку, который взял на себя все расходы: оплату аренды зала и экспонатов, транспорт, охрану во время работы выставки, презентацию. Заслуга банка в осуществлении этой культурной акции неоценима. Но вскоре случилось несчастье, не редкое для того смутного времени, — убили председателя правления банка, молодого симпатичного интеллектуала, и через какое-то непродолжительное время банк прекратил свое существование. Во время подготовки и проведения выставки я состояла на службе в этом банке в качестве советника.

Возвращаясь к портрету Никиты Демидова с банкноты, — таких портретов, прижизненных и позднейших копий, было много. Кроме идентичных нижнетагильского и невьянского я видела в музее горного института в Петербурге ещё два аналогичных. Демидовские конторы во многих городах украшались портретами отца-основателя.

Тема демидовского художественного наследия неисчерпаема. Наиболее серьёзные исследования производственной и культурной деятельности этой семьи отражены в солидных трудах Демидовского института в Екатеринбурге.

А по поводу Невьянской башни, история которой описана в десятках книг, хотелось бы добавить, что проект её реконструкции выполнил Сергей Хвостенков, талантливый архитектор и всеобщий любимец, к сожалению, давно уже ушедший, но друзьями не забытый.

Мне кажется, что выбор исторических персон для изображения на «уральских франках» достаточно случаен и продиктован чьими-то личными вкусами. Например, на «тюменской» банкноте достоинством в один франк всего уместнее, по-моему, был бы портрет представителя известного в Тюмени, да и во всей Сибири семейства Вардропперов. В Карском море есть остров Вардроппера, названный в честь тюменского предпринимателя Эдуарда Робертовича Вардроппера, выходца из Шотландии.

Вардропперы поселились в России, в Тюмени, в 60-х годах 19-го века, построили судоверфи, наладили производство дешевых деревянных барж, основали свою пароходную компанию. Среди них были инженеры, геологи, строители, они владели лучшими в городе жилыми домами. Благодаря их успешной предпринимательской деятельности Тюмень к началу XXв. становится центром судостроения и основной базой пароходства Сибирского речного бассейна.

Не удержусь от соблазна рассказать о чудной девушке из тюменской семьи Юргановых–Вардропперов, история которой мне известна со слов моей подруги Наташи — Поляковой.

…В 80-х годах XIXв. вдова шотландского инженера-путейца Грэсса Романовна Вардроппер вышла замуж за тюменского речника — капитана Михаила Филипповича Юрганова, тоже к тому времени овдовевшего. Своих детей Грэсса Романовна не имела и посвятила себя воспитанию детей и внуков мужа. Историю этой семьи можно проследить по фотографиям и документам, тщательно сохраненным внучкой четы Юргановых Еленой Михайловной Юргановой-Вилькер.

Единственная дочь весьма просвещенных родителей, Елена (Лёля, как её все называли) с серебряной медалью окончила Тюменскую гимназию и осенью 1912-го года поступила на историко-философский факультет Высших московских женских курсов Герье. И не одна она, многие гимназические подруги Лёли продолжили свое образование в столицах. Свидетельство тому — сохранившаяся переписка молодых девушек между собой и с тюменскими родственниками. В письмах домой Лёля регулярно отчитывается родителям в своих тратах, восторженно рассказывает о московской жизни: об учебе, о любимых преподавателях, о посещении театров, о пасхальной службе в кремлевских соборах.

Бабушке Грэссе Романовне — письма особенно почтительные. Леля прекрасно учится, она красива, добра, её все любят, и кажется — ещё столько счастья впереди.

И вот уже остается сдать несколько последних экзаменов, но вместо этого она заканчивает курсы «самаритянок» и идёт работать в госпиталь. Жизнь круто переменилась, как у многих, как у всех. Её молодой муж Залман Вилькер, бывший тюменский реалист, затем блестящий студент Рижского политехнического института, тоже не закончит образования из-за начавшейся войны и революции. В свое время его без экзаменов приняли в политехнический институт — ещё школьником он поражал всех своими техническими способностями, патентовал собственные изобретения, публиковался в технических журналах.

Он идёт воевать в 15-м году, участвует в советско-финской кампании 39-го года. В это время у Вилькеров уже четверо детей. Всю Отечественную войну Залман пробыл на фронте, а вскоре по возвращению домой был арестован по доносу — поплатился он за восхищение американской техникой.

Елена одна растила детей. Какое-то время ей помогал отец, доживший до преклонных лет. Елена Михайловна преподавала в школе французский язык и долгие годы затем работала в Уральском университете. Она была по-прежнему обаятельной, отзывчивой, любимой студентами. Наташа младшая дочь Елены Михайловны, во многом унаследовала материнские черты. У неё-то и хранятся сейчас все семейные реликвии. А у меня есть копии с выставки, на которой они экспонировались и которые я сейчас использую с ее позволения.

Когда-то, в далеком уже теперь 1996-м году я делала в Свердловске, в музее истории города выставку «Уральская провинция». Идея её была проста: на примере нескольких близких мне семей, используя документы, фотографии, фамильные вещи, показать культуру и быт уральской разночинной семьи конца XIX–начала XX вв. Идея оказалась плодотворной и динамично развивалась за время почти годичного существования выставки. Помимо тех десяти семей, материалы о которых мне предоставили друзья, и незнакомые люди, посещающие выставку, предлагали свои документы, и к концу года объем экспозиции увеличился вдвое. К сожалению, я не сделала в своё время каталога выставки. Однако все копии фотографий и документов у меня сохранились и думаю, что я вправе разместить их в интернете. Но это уже отдельный большой проект.

Все 8 рисунков я выполнила на ватмане черной тушью, простым пером и рапидографом. Эскизы — карандашные.

арх. Софья Демидова